Николай Пинчук - В воздухе - яки
- Пожалуй, ты прав, - согласился заместитель начальника штаба и сделал соответствующую запись в путевом листе медсанбатовского водителя.
В полдень мы прибыли на аэродром Мышково, куда перебазировался полк. Товарищи и друзья встретили меня радостно и немного удивленно.
- Коля, а ведь мы тебя похоронили. И салют из пистолетов дали, - сказал Лобашов. - Ну, значит, жить долго будешь. Дай-ка я тебя обниму, друг дорогой!
- Нельзя, у меня легкое продырявлено, - предупредил его.
- Ну ладно, подлатают, тогда обнимемся.
Говорить мне было трудно, при каждом слове изо рта шла кровь. Полковой врач капитан Г. С. Сергеев забрал меня в лазарет. Там мне рассказали о некоторых событиях, происшедших в полку за время моего отсутствия.
31 августа восьмерка Яков во главе с С. Сибириным вылетела на прикрытие накануне освобожденной Ельни. "Хейнкели" пытались бомбить наши части в этом районе. Над городом завязался воздушный бой. Сибирин меткой очередью первым сбил вражеский самолет. По одной машине подожгли И. Соболев, Д. Лобашов, В. Баландин. Французские летчики А. Дюран, Ж. Риссо и Г. Фуко в этом бою сбили 3 немецких "фоккера".
1 сентября не вернулся с задания младший лейтенант Альбер Дюран, спасший меня от верной смерти. Не стало одного из "трех мушкетеров". Я очень переживал его гибель. Было жалко и досадно, что не успел по-братски обнять и поблагодарить своего спасителя.
По настоянию полкового врача 3 сентября меня отправили в армейский госпиталь. До Химок пришлось лететь вместе с командиром эскадрильи на его Яке, в отсеке за бронеспинкой летчика, а от Химок до станции Востриково, где размещался госпиталь нашей воздушной армии, добрался на автомашине. Мне был предписан строгий постельный режим. Две недели я не вставал с кровати. За мной, как и за другими ранеными, заботливо ухаживала молодая симпатичная медсестра Тоня Морскова. Она часто нам приносила цветы. Однажды на моей тумбочке появился букетик нарциссов. Я с благодарностью посмотрел на Тоню.
- А знаете ли вы историю этого цветка? - зардевшись, спросила она и присела на краешек койки.
- Нет, не знаю.
- Тогда расскажу...
Однажды на охоте в густом лесу заблудился красивый, но очень гордый юноша по имени Нарцисс. Его встретила нимфа Эхо и полюбила с первого взгляда. Над ней тяготело заклятие древнегреческой богини Геры, поэтому нимфа не могла выразить свои чувства словами. Она хотела обнять Нарцисса, но он гневно отстранил ее. Отвергнутая нимфа долго страдала и наконец от нее остался только один отзвук - эхо. С тех пор бродит оно по лесам и горам. А на юношу разгневалась богиня любви Афродита и обрекла его на вечные скитания. Как-то, утомленный дальней дорогой, он присел у ручья и хотел напиться, но тут увидел свое отражение в воде и замер, очарованный сам собой. Нарцисс долго сидел у ручья, любуясь собой, пока не умер. На том месте вырос чудесный цветок. Каждый год он возрождается из напоенной влагой земли, гордо неся на стройном стебле нежный ароматный цветок, который люди назвали нарциссом.
Тоня умолкла и, улыбнувшись, добавила:
- Это все я из древнегреческой мифологии узнала.
Ее рассказы каждый раз действовали как-то благотворно, успокаивающе.
Через две недели врачи разрешили мне вставать с кровати и понемногу ходить. Дела пошли на поправку. В госпитале меня навестил замполит полка майор Константин Феофилактович Федоров. Он вручил мне вторую правительственную награду. Теперь на моей гимнастерке рядом с орденом Красного Знамени засверкал новенький орден Отечественной войны I степени. У Федорова также было два боевых ордена. Он вместе с нами не раз вылетал на выполнение боевых заданий, участвовал во многих воздушных боях, имел на своем счету сбитые немецкие самолеты.
С чувством гордости и глубокого уважения я всегда вспоминаю своих старших товарищей, воспитателей - комиссаров, замполитов. Это - люди щедрой души, беспредельной преданности своему делу. Они были нашей честью и совестью. К таким относится и Константин Феофилактович Федоров. Это его заслуга, что в полку на высоком уровне были дисциплина и морально-политическое состояние личного состава. Федорова видели то на аэродроме, то в казарме или землянке среди летчиков и техников, а то и прямо в бою, в воздушной: схватке с врагом. Он поспевал всюду, знал наши думы, тревоги, волнения, знал, кто чем дышит. Личный пример замполита, которого продолжали называть комиссаром, действовал на нас заразительно, мы старались подражать ему. В полку часто говорили: "Действуй в воздухе так, как наш комиссар!" Он был смел и решителен, за что мы все его уважали.
Мы с Константином Феофилактовичем Федоровым провоевали до конца войны. Смерть обошла стороной этого отважного коммуниста.
Орденом комиссар обрадовал меня, а рассказом о друзьях-товарищах, сам не желая того, расстроил. Он сообщил о гибели командира звена Дмитрия Лобашова, старшего летчика эскадрильи Ивана Соболева, и я не смог сдержать слез.
Кому довелось быть на фронте, тот поймет, что значит лишиться друзей, с которыми вместе летал, ел, спал, делил радости и печали. "Им бы жить да жить, - думал я. - Да разве только их родители оплакивают своих сыновей? А сколько осталось двадцатилетних солдатских вдов? Сколько невест не дождались и не дождутся своих женихов? Эх, бить врага надо, бить еще сильнее..."
- Ты, Николай, крепись. Ничего не поделаешь - война без жертв не бывает, - успокаивал Федоров. - Мы отомстим врагу сполна. После госпиталя ждем тебя в полку. Пришлем твоего моториста Суховарова, когда будешь выписываться.
Замполит уехал, а у меня перед глазами, словно живой, стоял Дима Лобашов. Это был боевой 22-летний парень. Он сделал более 200 вылетов, провел 40 воздушных боев и лично сбил 13 фашистских самолетов. Мой друг был награжден двумя орденами Красного Знамени и орденом Отечественной войны. И вот теперь его нет. С этими думами я забылся в беспокойном сне.
Прошел месяц моего пребывания в госпитале. Рана зажила, и я чувствовал себя хорошо. Лечащий врач Иванов удивлялся:
- В моей практике еще не было случая, чтобы с таким ранением поправлялись за месяц.
Конечно, сказались молодость, крепкое здоровье и строгое выполнение предписаний врачей. Но мне кажется, что все же основную роль сыграло неукротимое желание летать. "Летать, летать и летать" - с этой мыслью я принимал лекарства, с этой мыслью и засыпал. Даше во сне я видел себя в небе.
Приближался день выписки. Но, как известно, ему предшествует осмотр медицинской комиссией. Мне сказали, что могут допустить к полетам только на легкомоторных самолетах типа По-2. Я запротестовал и забегал по врачам и госпитальному начальству, доказывая, что вполне здоров и должен быть в истребительной авиации. Так ходил за врачами до самого вечера. На следующий день меня снова пригласили на медкомиссию, повторно осмотрели все специалисты и все же допустили к полетам на истребителе. Не помня себя от радости, выскочил из кабинета начальника госпиталя.
